Автор: Нора Бекмаханова.

Продолжение статьи. Впервые опубликовано на сайте rubicon.kz 19 августа 2017

Фантомы зла очеловечиваются.

Ментальная медицина начала XIX в. Признавала значительную часть болезней неизлечимыми, однако, неизлечимость как раз и определялась в качестве таковой с точки зрения лечения, считавшегося главнейшей функцией ментальной медицины. Она была всего-навсего нынешним пределом сущностной излечимости безумия.

Но с тех пор как безумие предстало как технология ненормальности, ненормальных состояний, наследственно предопределенных родословной индивида, сам проект лечения потерял смысл. Действительно, вместе с патологическим содержанием из области, которую объяла психиатрия, исчез и терапевтический смысл. Но появился смысл социальный и политический – автор не говорит об этом впрямую.

Он приходит к выводу, что психиатрия больше не стремится лечить. Она может предложить свои услуги в области охраны общества от неотвратимых опасностей со стороны людей в ненормальном состоянии. Исходя из этой медикализации ненормального, исходя из безразличия к болезненному и, следовательно, терапевтическому, психиатрия получает реальную возможность облечь себя функцией, которая сводится к охране и поддержанию порядка. Психиатрия назначает себе роль генерализованной социальной защиты и в то же время, за счет понятия наследственности, дает себе право вмешиваться в семейную сексуальность. Она становится технологией научной охраны общества и наукой о биологической охране вида. Психиатрия, сделавшись наукой об индивидуальных аномалиях и приступив к руководству этими аномалиями, получила свою наибольшую к тому времени власть. Она смогла с успехом претендовать (что и было сделано в конце XIX в.) на то, чтобы занять место правосудия; и не только правосудия, но социальной гигиены; и не только гигиены, но в конечном счете и большей части распорядительных контрольных инстанций общества; одним словом, на то, чтобы быть общей инстанцией охраны общества от опасностей, грозящих ему изнутри.

М. Фуко умер в 1984 году, но современность и своевременность не исчезли со временем. Это касается и его идей о том, как можно рассматривать психиатрию и расовую теорию. Психиатрия с ее понятием вырождения, с ее анализом наследственности смогла фактически сомкнуться с расизмом, предоставить почву расизму. Расизм, который рождается в психиатрии конца XIX в., это расизм в отношении ненормального, в отношении индивидов, которые, будучи носителями состояния, особого рода отметины или недостатка, могут ни от чего не зависящим образом передать своим потомкам непредсказуемые последствия болезни, которую они несут в себе, или, скорее ненормальности, которую они несут в себе; не осознавая этой опасности.

М. Фуко назвал это расизмом, функцией которого является не столько предохранение или защита одной группы от другой, сколько выявление внутри группы всех тех, кто может быть носителем действительной опасности. Это внутренний расизм, это расизм, позволяющий подвергать обследованию всех индивидов внутри данного общества.

Разумеется, между ним и традиционным расизмом, который на Западе был прежде всего антисемитским, очень быстро возникли признаки взаимодействия, хотя сплоченной совместной организации двух этих видов расизма не было до нацизма. В том, что немецкая психиатрия так непринужденно функционировала в рамках нацизма, нет ничего удивительного. Новый расизм, неорасизм, свойственный ХХ веку, как средство внутренней защиты общества от ненормальных, вышел из психиатрии, а нацизм всего-навсего соединил этот новый расизм с этническим расизмом, то и дело заявлявшем о себе в XIX веке. Какую форму примет неонацизм с психиатрическим уклоном в отношении беженцев, покажет время, но думать об этом надо уже сегодня. Завтра будет поздно.

Может быть, стоит прислушаться к словам М. Фуко, который говорил: «Я считаю, что новые формы расизма, возникшие в Европе в конце XIX и начале ХХ веков, следует исторически соотносить с психиатрией. Хотя и очевидно, что, предоставив почву евгенике, психиатрия не свелась к этой разновидности расизма всецело – вовсе нет, он покрыл, или захватил, лишь относительно ограниченную ее часть. Но даже когда она не принимала этого расизма или не применяла на деле эти его формы, даже в этих случаях психиатрия всегда, с конца XIX в., функционировала, как механизм и инстанция социальной защиты. Вы знаете три вопроса, которые и сегодня задают психиатрам, когда те свидетельствуют в суде: «Опасен ли этот индивид? Подлежит ли обвиняемый наказанию? Излечим ли обвиняемый?»

Никто сегодня не дает гарантии, что завтра эти вопросы не зададут беженцам. М. Фуко предупреждал, что он попытался показать обществу, насколько эти вопросы бессмысленны по отношению к юридическому зданию Уголовного Кодекса в том виде, в каком он функционирует и по сей день.

Эти вопросы лишены значения с точки зрения права, и эти вопросы лишены значения с точки зрения психиатрии, если она сосредоточена на болезни. Но эти вопросы имеют совершенно отчетливый смысл, когда они задаются психиатрии, функционирующей, прежде всего, как социальная защита, или, если воспользоваться терминами XIX века, как «охота на выродков». «Выродок» – это носитель опасности. «Выродок» – это тот, кто, независимо от своих поступков, не подлежит наказанию. Сегодня Западная Европа попала в капкан, который был выстроен ее собственными руками.

Три судебных вопроса, бессмысленные с медицинской, патологической и юридической точки зрения, напротив, имеют вполне отчетливое значение в медицине ненормальности, которая не является медициной патологии, медициной болезни и, следовательно, по сути своей остается психиатрией выродков. Поэтому можно сказать, что вопросы, которые и сегодня ставятся судебным аппаратом перед психиатрами, бесконечно возобновляют, реактивируют, реанимируют проблематику, которая была проблематикой психиатрии выродков в конце XIX в. Это остатки того времени, той рухнувшей колоссальной теории вырождения. С этим вопросом в области юрисдикции происходят серьезные проблемы. Кодекс, устанавливая область применения карательного права, следует старой системе помутнения рассудка. Он требует только одного: не должно быть доказательств помутнения рассудка. Тогда закон применим. Но на деле этот кодекс выражает в виде закона принципы карательной власти, исполнение которой требует гораздо большего, ибо оно требует рациональности, разумного состояния субъекта, совершившего преступление и внутренней рациональности самого преступления. Выходит, налицо несоответствие – и этим несоответствием характеризуется вся уголовная механика с XIX века до нашего времени – между кодификацией наказаний, законной системой, определяющей применимость криминального закона и тем, что я бы назвала карательной технологией или исполнением карательной власти.

Разумность преступного субъекта – это условие, при котором применяется закон. Если субъект неразумен, закон применять нельзя. Но исполнение карательной власти отвечает: я могу наказывать лишь в том случае, если понимаю, почему совершено преступление, каким образом совершено преступление, иными словами, только, если могу проникнуть в подвластную анализу логику данного деяния. Этим-то и обусловливается чрезвычайно дискомфортное положение, в которое попадает психиатрия, как только ей преподносится безосновательное преступление, совершенное одаренным разумом субъектом, или всякий раз, когда приходится иметь дело с деянием, в котором невозможно отыскать принцип аналитической связности, притом, что субъекту нет оснований приписывать помутнение рассудка. Неминуемо складывается ситуация, в которой исполнение карательной власти не может быть оправданным, поскольку в деянии нет внутренней логики, которая открывала бы карательной власти подступ к преступлению.

Психиатрия, какой она сложилась в конце XVIII века и особенно в начале XIX в., не была специализированной областью общей медицины – подчеркивал философ М. Фуко. С начала XIX в. до его середины психиатрия функционирует не как особая специализация медицинского знания, но скорее как отрасль общественной гигиены. Прежде, чем сделаться отделом медицины, психиатрия была институализирована, как область социальной защиты, защиты от всевозможных опасностей, с которыми общество может столкнуться вследствие болезни или всего того, что может быть прямо или косвенно связано с болезнью. Психиатрия институализировалась, как своего рода социальная профилактика, как гигиена всей совокупности общественного тела. Психиатрия была отраслью общественной гигиены и поэтому понятно, что, дабы самой сделаться научным институтом, то есть, основательным и подкрепленным медицинским знанием, ей потребовалось совершить две одновременные кодировки. В самом деле, с одной стороны, надо было определить безумие, как болезнь, патологизировать присущие ему расстройства, заблуждения, иллюзии, провести ряд исследований, способных навести мосты от этой общественной гигиены или социальной профилактики, которую психиатрия должна была обеспечивать, к медицинскому знанию – и тем самым позволить этой защитной системе функционировать, как медицинское знание. Но с другой стороны, необходима была, причем в паре с первой, и другая кодировка. Одновременно надо было определить безумие, как опасность, то есть, представить безумие, как источник ряда опасностей, как по самой сути своей источник угроз, а психиатрию тем самым – как знание о ментальных болезнях, способное действенно работать в качестве общественной гигиены. То есть, с одной стороны, психиатрия перевела целый отдел общественной гигиены в разряд медицины, а с другой стороны, она поставила знание, предупреждение и, при необходимости, лечение ментальных болезней на пост социальной профилактики, совершенно необходимой, чтобы предотвратить целый ряд фундаментальных опасностей, связанных с самим существованием безумия. Эта двойная кодировка прошла долгий исторический путь, растянувшийся на весь XIX в. Можно сказать, что сильные стороны истории психиатрии в XIX и ХХ в. в. отмечаются именно тогда, когда две кодировки работают действительно слаженно или, когда один общий тип дискурса, один общий тип анализа, один общий понятийный корпус, позволяет определить безумие, как болезнь, и квалифицировать его, как опасность.

Фильм «Институт Роузвуд» был основан на реальных событиях, но на первый взгляд – это фильм-загадка. Зачем создавать целый институт, чтобы выращивать там сексуальных рабынь? Все XVIII-XIX-XX века женщин этого плана было много везде, проституция процветала. Так для каких же целей был создан институт и почему его «продукция» стоила так дорого? Почему богатейшие люди наперебой старались заполучить его обитательниц? Постараемся разгадать эту загадку.

В числе одной из первых девушек, которая вызвала непреодолимую симпатию, одинокая Изабель Портер, девушка из благородной семьи, которую объявили больной и лечили от болезни жестокими пытками, а на последней встрече девушку уже свозили вниз ее покупатели – брат с сестрой. Девушка прошла через трепанацию черепа и прижигание определенных зон обнаженного мозга. Почему в институте практиковали столь необычный курс «лечения»? Давайте вспомним, что институт Роузвуд принадлежал магическому ордену, и основным направлением его была магия, как наука.

Может ли человек стать олицетворением зла? В свое время философ С. Л. Франк сделал попытку разгадать тайну человеческой личности. Он говорил о том, что связь «душевного» как непосредственного самобытия с «духом» проходит через ту центральную инстанцию, которую мы называем «самостью». Духовная реальность действует именно на средоточие, или вершину, или глубину непосредственного самобытия – на «самость», и открывается, как сила, привлекающая к себе «нашу самость», и действующая в ней или через нее. Двигая свою «самость» навстречу духу и держа ее открытой для него, более того, переживая при этом саму «самость», как себя самого, как духовное существо, человек тем самым открывает возможность для проникновения «духа» в «душу» и слияние их между собой. Правда, подчеркнул философ, пространство души может и замкнуться – то есть, замкнуть «пространство души» или «самость» мирному внедрению в нее духовной реальности, как самодовлеющего значимого начала, и тогда она овладевает человеческой душой и жизнью, как насильственная, как темная враждебная сила. «Самость» есть, по мнению С. Л. Франка, как бы «дверь» для вхождения духа в непосредственное самобытие.

Философ приводит параллель евангельской притчи о том, что истинный пастырь входит в овчарню через «дверь», которую ему открывает привратник, и овцы следуют за ним, потому что знают его голос. Тогда как ложный пастырь «пролезает» в овчарню как вор и разбойник, и остается для овец чужим. Но и эта темная сила, которая «пролезает», достигает своей власти над нами лишь тем, что она, в конце концов, хотя и насильственно, овладевает нашей «самостью».

Таким образом, инстанция «самости» по своему существу как бы стоит всегда на пороге между душевным и духовным бытием, есть место, где духовное проникает в душу, духовное сливается с душевным в некое единство. Но если человек замыкает душевное пространство для духовных истин, то душа становится обителью зла.. На этом основана таинственная способность человека – единственный подлинный признак, отличающий его от животного – соблюдать дистанцию в отношении самого себя, привлекать свою самость на суд высшей инстанции, оценивать и судить ее и ее цели. Эту высшую инстанцию самости – и, тем самым, личность – имеет каждый человек во всяком духовном состоянии.

История доказывает, что человек может вместить Бога, как абсолютную ценность, и думать из абсолюта, как олицетворения вечных истин. Ведь, если человек поставил внутри себя, в душе столь великий пьедестал, то он и жить будет на высоте понятий жизни, любви, свободы, чести. Переживая свои собственные нужды, желания, человек замыкается в обособленном от Бога природном существе, думая же о других в перспективе абсолюта, он преодолевает эту замкнутость и обнаруживает в себе действие духовного начала.

Только истинная любовь с ее непосредственным усмотрением в другом человеке его «богоподобия» ведет к подлинному понимаю человеческой личности и, следовательно, к постижению духовного единства и преодоления зла. Но есть и обратный процесс.

Перенесемся мысленно в ту эпоху начала ХХ века. Эпоху магических предчувствий. В начале десятых годов двадцатого столетия художник Н. Н. Сапунов начал писать портрет поэта М. А. Кузьмина. Работа не была закончена, потому что на холсте начали появляться черные пятна. И художник и поэт были суеверны, но они решили, что это не предзнаменование, а простой случай – дефект холста. Сапунов снова принялся за портрет и погиб, не успев закончить его.

Художнику много раз предсказывали, что он утонет. Он верил в это настолько, что боялся переплыть Неву на параходике. И вот 14 июня 1912 года случилось нечто малопонятное. Сапунов словно забыл о гадалках и о том, что ему надо избегать воды.

В Териоках Кузьмин, Сапунов и две барышни отправились кататься по морю на лодке. Когда Кузьмин менялся местами с княжной Бебутовой, они оба свалились в воду. За ними упал за борт и не умевший плавать Сапунов, а лодка перевернулась. Через две недели тело Сапунова было вынесено приливом на берег возле Кронштадта. Из всей компании погиб только он.

Рассказов о предсказаниях и предчувствиях беды великое множество, но ведь и объяснений для них много. Сапунов был не единственным, хорошо знавшим Кузьмина, человеком, которого постигло несчастье. Любовник Кузьмина поэт Всеволод Князев застрелился в апреле 1913 года. Другой любовник Юрий Юркун был расстрелян в 1938 году. И вообще было вокруг Кузьмина много не всегда объяснимых несчастий и смертей. Возможно, он приносил беду. Анна Ахматова – знаменитая поэтесса, очевидно, со знанием дела, утверждала, что он был воплощением зла. Может быть, отошел бы вовремя Сапунов от Кузьмина – и ничего бы с ним не случилось?

И все же люди верят и всегда верили в вещие сны. Читали сонники. Обращались к толкователям.

Почему, если Сапунов погиб от того, что общался с Кузьминым и пытался нарисовать его портрет, произошло это именно так, как ему предсказывали гадалки? Почему он утонул, а не отравился, не попал под поезд, не заболел неизлечимой болезнью?

По законам симпатии в мире существуют глубокие и прочные связи, которые использовались в магии. На симпатии основывалась и широко распространенная в России магическая передача болезней другим людям, деревьям, животным, различным предметам. Я бы назвала это заместительной жертвой. В последнем случае обычно предполагалось, что тот, кто возьмет предмет, на который перешла болезнь, примет ее на себя. Переходу болезни на кого-то или на что-то помогает симпатия. Поэтому куриную слепоту старались передать курам, а ячмень на глазу (песий глаз) – собаке.

Симпатией и антипатией объясняется и воздействие некоторых людей на окружающих. Хорошо сложенные, здоровые люди могут иногда одним видом своим вызывать чувство гармонии в других и способствовать их выздоровлению. В то же время существует поверье, что, если утром встретить несчастливого человека или врага, день не сулит ничего хорошего.

Симпатией и антипатией объясняется так же воздействие на людей животных и неодушевленных предметов. Картины, ковры, украшения – все, что радует глаз, меняет и жизнь. Уродливые здания, зрелища, внушающие отвращение, не проходят даром, отравляют человеческое существование.

Смысл некоторых лечебных процедур заключался в предположении, что действие чар прекращается, если нанести повреждение предмету, символизирующему колдуна. Вонзая иглы или гвозди в сердце быка или барана, тем самым старались поразить сердце злодея, наславшего порчу или беду. В фильме «Институт Роузвуд» использовались для этой цели живые женщины и девушки.

Широко распространенный метод порчи заключался в том, что лепили из растопленного воска или какого-либо другого материала изображение врага, которого хотели извести. Этой фигурке устраивали казнь. Ее, либо проклинали, называя именем своего недруга, либо прокалывали острым предметом, либо вновь растапливали, либо сжигали.

Когда сжигаемую фигурку называли именем врага, использовали симпатию, существующую между словами и тем, что они обозначают, между словами и событиями. Когда произносятся какие-то слова, в мире происходят соответствующие изменения.

Предвидения прорицателей зачастую чрезвычайно туманны. Привиделся, скажем, высокий широкоплечий блондин, но не ясно, какую роль он сыграет. Даже, если гадалка утверждает, что вы весной будущего года непременно поедете в такой-то город, в который вы пока что вовсе ехать не собираетесь, как правило, в ее словах есть какая-то недоговоренность. Чего-то в них недостает. И это недостающее должны добавить вы сами. В кинофильме о будущем включается наше собственное смысловое поле, наше собственное воображение. А в «Институте Роузвуд» к этому еще прибавили «живых кукол», на них отыгрывались за собственные неудачи и ошибки в жизни. Поэтому в «Институте» их с самого начала и приучали к жестоким пыткам.

Когда маг прокалывал изображение врага, он совершал действие для того, чтобы нечто подобное произошло с этим самым врагом в жизни. Предсказание заставляет работать ваше подсознание, оно порождает образы, возникающие в вашем воображении, но для того, чтобы они воплотились в жизнь, нужно подействовать на них так, как маг воздействует на изображение врага. И вот человек, получив от гадалки взволновавшее его сообщение о своем будущем, снова и снова переживает его, повторяет слова прорицательницы, рисует в своем воображении мрачные или радостные картины и, сам того не осознавая, добивается их осуществления. При одном непременном условии – глубокой вере в осуществлении происходящего.

В фильме это должно было закончиться казнью преступницы во время ночного представления. Казнь должна была быть публичной.

Ружье, которое висит на стене в первом акте театральной постановки, по словам А. П. Чехова, обязательно должно выстрелить в четвертом. Человеческая жизнь – это спектакль, в котором гораздо больше смысла, чем в любой пьесе. В ней нет ничего случайного. То, что человек вводит в свое воображение и подсознание, нет ничего такого, что не произойдет рано или поздно. Ружье выстрелит в свое время.

Борис Григорьев написал в 1916 году знаменитого театрального режиссера В. Э. Мейерхольда. Два, одетых в красное, стрелка целятся в него. Мейерхольда расстреляли в 1940 г.

В Древней Греции верили, что сильное напряжение человеческой души может не только привести к магическому воплощению картин, возникающих в человеческом воображении, в образы, видимые другими людьми, но и изменить самих людей и всю окружающую обстановку.

В конце прошлого столетия антрополог, изучавший маори – коренное население Новой Зеландии – описал загадочную смерть молодого, сильного человека. Тот нарушил какой-то существовавший запрет среди соплеменников и исчах в течение нескольких дней.

Сегодня среднестатистический современный человек, кроме специалистов, имеет весьма приблизительное представление о различного рода тайных обществах и братствах, чьим продолжателем в XIX веке был созданный ими «Институт Роузвуд». Обыкновенный смертный ответит, что члены этих обществ образуют особое тайное общество, полурелигиозное, полуфилантропическое. У них есть разные чины, образующие особую табель о рангах. Они собираются своими сообществами, которых называют ложами. На собраниях совершают разные обряды. Все свои дела содержат в величайшем секрете и отнюдь не выдают посторонним лицам никаких своих тайн. Члены, изменившие союзу, т. е. выдавшие что-либо секретное посторонним лицам, подвергаются строгому возмездию, истребляются, исчезают бесследно. По общему мнению, у членов этих тайных братств есть какая-то особая тайна, какое-то «слово», составляющее самую суть того дела, которому они служат, или того вероучения, которое исповедуют. Но это таинственное слово известно лишь членам общества, стоящим на самой вершине чиноначалия. Все это люди вполне надежные, которые, достигнув чести услышать и узнать «слово», уже ни за что его не выдадут. Таким образом, как и во всех людских делах, у тайных обществ главной приманкой и служит тайна, сила этих объединений опирается на могущественнейшее свойство человеческого духа – любопытство.

Вполне возможно и это можно вполне серьезно предположить, что на пациентах «Института Роузвуд» отрабатывались определенные незаконные методики по трансформации человеческого сознания.

Такие ученые, как А. Кестлер и ряд других западных ученых, считают, что человечество деградирует. Спасение возможно только через спонтанное изменение психических способностей человека. Только это преображение, равноценное по своим последствиям крупной биологической мутации, способно избавить людей, как они полагают, от шизофрении, которая вмонтирована в их высшую нервную деятельность. Но стрелки на часах эволюции, предостерегает ученый, «движутся медленно, а человечеству ждать некогда: ныне оно находится в беспрецедентном положении. Демографический взрыв, экологический кризис, проблема с беженцами с африканского континента, и главное, создание оружия массового уничтожения поставили человечество на край гибели, которая не замедлит наступить, если не будут приняты срочные меры по исцелению человеческой природы».

А. Кестлер предлагает искусственную приспособительную мутацию, которая может наступить, если попробовать перестроить все человеческое сознание, гармонизировать его, используя данные современной нейрофармакологии. Итак, настала пора «синтезировать таблетку». В художественном фильме показаны первые шаги в этом направлении. Каждую ночь лечащий врач приносит Изабель Портер пробирку с наркотическим содержанием. Его интересует, как меняется сознание пациентки, он пытается управлять ее поведением.

А. Кестлер, так же, как и врач фильма, уверен в том, что настала пора синтезировать «таблетку», «микстуру», «порошок», действие которой поможет разуму восторжествовать над инстинктом. Именно она может восстановить утраченный в ходе эволюции баланс, привести к согласию различные отделы мозга. Только так человечество избежит самоистребления. Такого рода искусственные мутации, рассуждает ученый, не новость в истории медицины. Ведь всякие меры, направленные против эпидемических заболеваний, скажем, массовая вакцинация, которая привела к победе над оспой, весьма сходны по своему существу с искусственной мутацией.

Кестлер полагает, что его «чудодейственная» таблетка не имеет ничего общего с такими унижающими достоинство человека приемами манипулирования его природой, как евгеника, нейрохирургический контроль и модификация поведения. Однако в чем же разница? Оказывается, в тех случаях каста экспертов, обличенных властью, насильственно принуждает «стадо» к трафаретам мысли и действия. Здесь же все по-другому. Ведь «таблетку» испрашивать будут добровольно. Она станет оказывать благоприятное, благотворное воздействие. Наконец, возникнет мода, гипнотическое влияние которой не стоит игнорировать.

Исчерпав все доводы, Кестлер восклицает: разве не одушевлена его идея неким мистическим порывом! Ведь она окружена традиционным мифопоэтическим ореолом. Подумайте только, веками люди искали вожделенный алхимический эликсир жизни. Конечно, «таблетка» не дарует человеку бессмертия. Но она обещает некое перевоплощение. Итак, перестанем быть маньяками, шизофрениками, превратимся в добрых оборотней во благо обезумевшего человека. Не с этим ли связан эпизод фильма с переодеванием в холщевые рубахи девушек из богатых домов и переселение их на нищие нары, где лежат сотни нищих женщин, собранных в городской клоаке, на мостовых и сточных канавах большого города.

Управлением сознания занимались в разных странах, на разных континентах. Наиболее интересными были методы, созданные в Институте компьютерных технологий под руководством И. В. Смирнова. Делается это так. Вначале составляется «портрет души». Вас сажают в кресло перед дисплеем, надевают наушники, к голове подводят электроды, соединенные с энцефалографом. Тысячи символов (по сути – вопросов к вашей душе) на экране появляются на столь короткое время, что вы их не видите. Но мозг на них реагирует, и эти вопросы, обманув сознание, проникают в подсознание, «говоря» непосредственно с ним.

Обработав полученную информацию, можно, оказывается, получить о человеке столько сведений, сколько КГБ со всеми своими службами не собирал. Причем удается выудить такое, о чем человек порой даже сам не догадывается. Каков он в семье, на работе, в сексе, что его мучает, что думает о мире, людях, склонен ли к наркомании, преступлениям и т. д.

Итак, ученые «просветили душу». Выяснили ее «внутреннее досье», ее особую суть. А затем «сочиняют» ее заново, так как прежняя душа их не устраивает. Для этого составляются теперь уже управляющие команды, которые опять же мелькают на экране, попадают прямо в подсознание. И клиент готов. Но клиент «с дурными наклонностями» не бросается никого убивать как в фильмах ужасов. Зато он бросает пить, курить, воровать, возвращается в семью. Идеальный человек! А если метод окажется в преступных руках? Не правда ли, типичное зомбирование!

Давайте разберемся в сути метода. В основе – принципиально новый взгляд на человека: человек – это семантическая память. Иными словами – информация, воспринимаемая органами чувств, т. е., помимо сознания. А уже потом оно «просматривает» накопившееся.

«Портрет души» составляется следующим образом. Имеется стандартный набор кластеров. Каждый состоит из набора слов, связанных с каким-то понятием. Скажем, «семья» – это 38 слов: отец, мать, помощь, квартира и т. д. «Секс» – интим, губы, голый, удовлетворение… Вопрос на экране мелькает настолько быстро, что испытуемый его не видит. Поэтому отвечает, сам того не сознавая, импульсом на осциллограмме. Затем, при обработке полученной информации, каждый ответ будет выделен, отфильтрован от общего фонда, от той «грязи», которую преступник пытался осознанно «набросать». Это похоже на детектор лжи, но давайте проиграем ситуацию. Совершено преступление – убийство. Известно, что преступник вытер руки о полотенце и оставил следы крови. Вы слово «полотенце» предъявляете возможно будущему кандидату в убийцы. Он только подозревается в совершении преступления. Но прибор фиксирует – есть реакция. А на самом деле человек нервничает из-за того, что его ребенок не любит мыть руки, ревет от вида полотенца… Как быть? И. Смирнова – отца данной технологии уже нет в живых. А это одно из самых слабых мест исследования. И эти процедуры надо проводить сотни раз, и изучать реакции. Составление «портрета души» требует до 100 диагностических процедур, а однажды это число перевалило за 200. Это очень кропотливая работа, на которую уходит много времени.

Продолжение